Юнг, психолог
исключительно талантливый и во многом более правый, чем Фрейд, устанавливает
два типа - интровертированный, обращенный внутрь, и экстравертированный,
обращенный вовне.<<57>> Эта классификация довольно искусственна и
приводит к натяжкам. Гораздо существеннее и первичнее установка двух типов,
родст 1000 венных двум типам Юнга, но не вполне совпадающих с его
классификацией. Есть тип людей, находящихся в гармонии с окружающей средой,
хотя эта гармония и относительная, и находящихся в постоянной дисгармонии с
окружающей средой, хотя эта дисгармония и не абсолютная. Греховный человек есть
вообще существо дисгармоническое, но степень этой дисгармонии и характер ее
может быть разным. Человек может быть в сравнительной гармонии с окружающим
миром не потому, что он менее греховен и лучше, а потому, что в нем менее
пробудилась духовная жизнь и он менее тоскует по иной жизни, что он слишком
закрыт в известном кругу и подавлен окружающим миром до совершенного довольства
им. Люди дисгармонического темперамента нередко бывают людьми более внутренними
и углубленными, и их меланхолический темперамент свидетельствует о их тоске по
иной жизни, иным мирам. Но дисгармонические с окружающим миром бывают часто
неспособными к активности, к действию, к реализации, антисоциальными.
Дисгармоничность может свидетельствовать о глубине, а может свидетельствовать и
о ressentiment. Гармоничность и дисгармоничность связаны с соотношением
сознательного и бессознательного в человеке. Конфликт цивилизованного и
социализированного человека с своим подсознательным есть основной конфликт,
порождающий неисчислимые последствия. И если человек находится в гармонии с
нормами и законами цивилизации и социальности, если он даже сам их создает и
поддерживает, то это еще не значит, что эта норма и закон овладели его
бессознательным. Он может компенсировать себя разными способами и даже может
вносить в свое охранение и поддержание законов и норм влечение к тиранству, к
сексуальному наслаждению в жестокости и мучительстве. Тип законника может быть
настоящим садистом. Охранители закона и столпы общества обыкновенно разные
требования предъявляют к себе и другим. Основное печальное открытие, которое
сделали современная психология и психопатология, есть открытие непрямоты и
неправдивости человека не только в отношении других, но и в отношении к самому
себе. Это и есть настоящее изобличение человеческого подполья, греховной бездны
в человеке, крушение всех возвышенных иллюзий. Человек очень часто примыкает к
тому или иному идеологическому направлению совсем не по прямым, чистым и
бескорыстным мотивам, слишком часто в этом можно найти какое-нибудь
ressentiment, неудачи в жизни, счеты с собой или другими. Он делается злобным и
насильническим реакционером или коммунистом, потому что пережил уколы самолюбия
или неудачи, пережил, напр., неразделенную любовь, убедился в своей бездарности
или имеет унижающее его физическое уродство. Как совершенно верно учит Адлер,
человек всегда стремится себя компенсировать и, пережив чувство слабости и
унижения, в чем-то другом получит преобладание.<<58>> То, что
делают Фрейд и Адлер новыми научными методами, выработанными психопатологией и
невропатологией, аналогично тому, что делает Маркс в одном смысле, Ницше - в
другом. Это есть срывание покровов, изобличение иллюзий и обманов. Маркс это
делал в своем материалистическом понимании истории и изобличении идеологий,
Ницше - в своем понимании генезиса морали и изобличении "добрых".
Можно было бы сказать, что человек существо искренне неискреннее, обманывающее
себя и других. И наиболее интересно то, что он обманывает себя и неискренен с
самим собой. Это мы постоянно наблюдаем в жизни семейств, где всякого рода
бессознательные состояния ревности, зависти, обиды, властолюбия и жажды
господства в сознательных отношениях, словах и поступках выражаются неискренне
и лживо, ищут фиктивных поводов и отводов, прикрываются внешне совсем не тем,
что есть внутри. Человеческая душа больна, личность человеческая постоянно
подвергается процессам распада от напора того, что находится в бессознательном,
и человек хочет скрыть свою болезнь и происходящее в нем распадение.
Бессознательные сексуальные инстинкты выражаются в сознании в самых неожиданных
и несоответственных формах.
Научная психология и
психопатология, как и социология, бессильны отстоять достоинство человека, отк
1000 рыть в нем образ и подобие Божье, они имеют дело не столько с личностью,
сколько с неличным, с распадом личности, с Es (Фрейд), с Man
(Гейдеггер).<<59>> Психопатология и психология знают
бессознательное в низших его формах и сознание, но не знают сверхсознательного
и даже не различают между подсознательным и
сверхсознательным.<<60>> Так приходят к пониманию психической
структуры исключительно как аппарата защиты. Структура души вырабатывается
вследствие условий жизни, затрудняющих удовлетворение влечений и нужд. Человек
создает фикции, чтобы ощущать мощь и преобладание, он компенсирует свою
слабость (Адлер). Фрейд открывает бездну греховных влечений в человеке, но души
человеческой он не видит. Психоанализ обращается с душевной жизнью человека
так, как будто бы самой души и не существует. Это есть тоже психология без
души. Образ Божий в человеке совершенно затемнен и закрыт, ею не видно за тьмой
бессознательного и за ложью сознания. Непонятно, откуда берется светлое
сознание самих психоаналитиков. Современное психологическое знание есть горькое
и пессимистическое, и не случайно Фрейд пришел к метафизике смерти. Совершенно
так же не видел человека, личности К. Маркс. Психология открывает, что человек
есть больное существо, но не понимает, что он ранен грехом. Психология
христианская тоже видит в человеке бездну тьмы, греха и зла, но она понимает
источник этого и потому не отрицает образа и подобия Божьего в человеке.
Психоанализ вызывает двойственное к себе отношение. С одной стороны, с ним
связаны великие научные открытия и новая эра в психологии и антропологии.
Психоанализ проливает свет на источник душевных и нервных заболеваний человека.
Школа Фрейда подтверждает ту истину, которую когда-то философски высказал Вл.
Соловьев: человек сходит с ума, жертвует интеллектом вследствие невозможности
разрешить нравственные конфликты и задачи жизни. Кончился период
интеллектуалистической психологии сознательного, которая идет от Декарта.
Конфликт между сознанием и бессознательным есть величайшее открытие школы
Фрейда, которое остается в силе, если и не разделять пансексуализма Фрейда.
Школа эта обращает внимание на символику, которой полна, наша жизнь, и
исследует ее.<<61>> Жизнь бессознательного отражается символически
в сознании, и нужно раскрыть эту символику. Большое значение метод психоанализа
имеет также для социологии, истории культуры и исследования мифов. Особенно Юнг
настаивает на существовании коллективного бессознательного наряду с бессознательным
индивидуальным.<<62>> Коллективное бессознательное обнаруживает
существование архаического слоя в человеке. Душа человеческая терзается и
болеет от атавистических, ложных нравственных идей, от деспотии общества,
унаследованной от древних времен. Миф коренится в коллективном бессознательном.
Это основная идея Юнга. Тут высказывается идея, глубины которой сам Юнг не
понимал. Но психоанализ не может претендовать быть метафизикой жизни. Последние
вещи от него ускользают. И психоанализ, как практика, имеет стороны
отрицательные и вредные. Психоанализ, как метод лечения, сосредоточивается на
половой жизни, вместо того чтобы отвлекать от нее, он потрошит и разлагает душу
на элементы и претендует заменить собой исповедь. Но он не знает тайны
отпущения грехов и просветления души. Психоанализ морализирует и обличает грех,
не зная, что такое грех и откуда он. Сам Фрейд очень преувеличивает незнание
человеком своего бессознательного. Человек знает, что он существо падшее и
греховное, и он знает это с особенной силой, когда сознает себя Божьим
творением и Божьей идеей. Главная оригинальность Фрейда в том, что он открывает
и злую роль сознания, в частности сознания нравственного.
Ошибочна оптимистическая и
интеллектуалистическая психология томизма, согласно которой человек есть
существо, стремящееся к блаженству и любящее себя. Это есть эвдемонистическая
психология, которая сейчас не выдерживает критики. Достоевский гениально
показал, что человек есть существо иррациональное и стремящееся к страданию, а
не непременно 1000 к счастью. И это подтверждается современной психологией и
психопатологией. Мазохизм и садизм глубоко присущи человеческой природе.
Человек есть существо, мучащее себя и других и испытывающее от этого мучения
наслаждение. Человек совсем не стремится к счастью. Такое стремление было бы
беспредметным и бессодержательным. Человек стремится к предметным благам и
ценностям, обладание которыми может дать счастье и блаженство, но само счастье
и блаженство не может быть сознательной целью. Когда философ или ученый
открывает истину, то он стремится к самой истине, а не к счастью, хотя открытие
истины может дать счастье. Когда любящий стремится к соединению с любимой
женщиной, то он стремится совсем не к наслаждению и счастью, а к обладанию этой
женщиной, которое представляется ему ценностью и благом, счастье же и
наслаждение могут быть лишь последствием этого обладания, как, впрочем, может
быть и страдание, и мучение, и даже в большинстве случаев так бывает. Слово
"счастье" - самое бессодержательное и ничего не значащее из
человеческих слов. Никакого критерия и мерила счастья не существует, и никакого
сравнения не может быть счастья одного человека со счастьем другого. Также
неверно, что человек есть всегда и прежде всего существо, любящее себя. Человек
есть существо эгоцентрическое и эгоистическое, но это не значит, что он любит
себя. Человек сплошь и рядом совсем не любит себя, даже питает к себе
отвращение. И когда человек не любит себя, то никому не может этого простить,
вымещает на других горькое чувство от себя. Самые злобные люди - это люди,
которые себя не любят. Люди же, которые себя любят, нравятся себе, обыкновенно
бывают добрее, снисходительнее к другим людям. Это один из психологических и
нравственных парадоксов. Можно быть черствым и бессердечным эгоистом и не
любить себя, не нравиться себе, даже вызывать в себе отвращение. Один из
источников человеческого страдания заложен в том, что человек не нравится себе,
вызывает к себе отвращение, не может полюбить себя. Между тем как есть должная.
Богом назначенная любовь человека к себе как Божьей твари, любовь в себе к
образу и подобию Божьему. Нужно любить ближнего, как самого себя. Значит, нужно
и самого себя любить, почитать в себе образ Божий. Эта любовь противоположна
эгоизму и эгоцентризму, т. е. помешательству, ставящему себя в центре
вселенной. Нелюбовь к себе, недостаточное почитание в себе образа Божьего,
Божьего творения, делает человека существом раздвоенным, вечно рефлектирующим,
накопляет в человеке подпольные состояния. Самые самолюбивые люди - это люди,
не любящие себя. Св. Фома Аквинат считает человека существом здоровым и очень
преуменьшает последствия первородного греха. Его философия есть один из
источников оптимистического натурализма. Между тем как человек есть существо
больное и ищущее исцеления. Человек есть существо принципиально раздвоенное,
совмещающее противоположности, любовь и ненависть, чистоту и нечистоту,
сосредоточенность и рассеянность и т. п. Человек есть синтез времени и вечности
определение Киркегардта), но синтез колеблющийся, то устремляющийся к вечности,
то попадающий во власть времени. Поэтому неверна ни психология св. Фомы
Аквината, ни психология Декарта.
Человек, хотя и обладает
разумом, но есть существо иррациональное, и потому так важна психология
иррационального. Вместе с тем человек есть существо, устремленное к высшим
ценностям и благам, к высшему, божественному бытию. Поэтому психология,
открывая в человеке бездну тьмы, противоречие и муку, должна также открывать в
человеке образ и подобие Божье и творца ценностей. В бессознательном есть
автоматизм, есть низшее бессознательное или подсознательное в собственном
смысле.<<63>> Но в бессознательном же лежат и источники творчества
человека, творческого вдохновения и экстаза. Творческий замысел и вдохновение,
творческая интуиция всегда имеет свою первооснову в бессознательном или
сверхсознательном. Творческий процесс в сознании всегда уже вторичный и
охлажденный. Способность воображения есть источник всякого творчества. Бог
сотворил мир че 1000 рез воображение. И воображение в Боге имеет абсолютную
онтологическую силу. Роль воображения в духовной и нравственной жизни
человечества безмерна. Существует магия воображения. Воображение магически
творит реальности. Без воображения нельзя не только создать художественное
произведение, но нельзя сделать научное или техническое открытие, нельзя
выработать плана устроения хозяйственной или государственно-правовой жизни. Но
воображение возникает из недр бессознательного, из бездонной свободы.
Воображение не есть только подражание предвечно сущим прообразам, как
истолковывает его всякий платонизм, воображение есть создание образа небывшего
из недр небытия, из темной потенции. Это приводит нас к тому, что
бессознательное имеет двоякое значение в человеческой жизни. Оно источник
болезней человека, его конфликта с сознанием, и оно же источник творчества,
человеческою вдохновения, человеческой силы воображения. В человеческом
творчестве надо различать два момента, две стороны. Есть внутренний творческий
замысел, возникает из тьмы творческий образ, первичная творческая интуиция. Это
и есть глубина творчества, уходящая в недра бессознательного. Но творческий акт
есть также реализация творческого замысла, воплощение творческого образа,
разворачивание творческой интуиции в тяжести нашего греховного мира. Внутренний
творческий акт есть горение духа. Внешний творческий акт, подчиненный нормам и
законам, есть уже охлаждение. Когда пишется философская или научная книга или
художественное произведение, создается статуя и принимает окончательную форму
симфония, когда строится машина или организуется хозяйственное или правовое
учреждение, даже когда организуется жизнь церкви на земле с ее канонами,
творческий акт охлаждается, огонь потухает, творец притягивается к земле, вниз.
Творец не может улететь на небо, он должен нисходить на землю в реализации
творческого акта. В этом трагедия творчества. Все продукты творчества не
соответствуют творческим замыслам и не удовлетворяют. В этом горечь творчества.
И это также есть один из конфликтов бессознательного с сознанием. Сознание
насилует бессознательное творчество и искажает его результаты. И с особенной
силой это можно видеть в творчестве моральном, в нравственных актах человека.
Современная психопатология
видит источники нервных и душевных заболеваний в непреодолимых нравственных
конфликтах, порожденных насилием над бессознательным. Нравственное сознание,
через которое общество диктует свою волю индивидууму, сталкивается с глубокими
и древними инстинктами человека, скрытыми в подсознательном. И человек падает в
бессилии разрешить нравственные противоречия. Нужно признать аксиомой, что
закон бессилен изменить человеческую природу и не может разрешить никакой
индивидуальной нравственной задачи. Самая большая трудность нравственных
конфликтов жизни заключается совсем не в столкновении ясного добра с ясным
злом, а в отсутствии одного, законом данного, нравственно-должного выхода, в
неизбежности каждый раз совершать индивидуальный творческий акт. Всегда
оказывается несколько путей добра, и надо выбрать между ними. Периодически и в
истории и в жизни индивидуальной происходит восстание дионисических сил жизни
против законов цивилизации и общества. И мы не можем сказать, что это восстание
всегда есть зло. Без него жизнь закостенела бы. Человек, в сущности, не
замечает, что он живет в безумии, которое лишь внешне прикрыто. Человеческое
сознание находится между двумя безднами, верхней и нижней, между сверхсознанием
и подсознанием. Отсюда нравственная раздвоенность человека, так гениально
изображенная Достоевским, двоение личности. У Пруста это двоение изображено вне
конфликта добра и зла.<<64>> Нравственное сознание, формулирующее
законы и нормы, сталкивается не только с инстинктом, с подсознательным, с
древней природой, но и с благодатью, с сверхсознанием, с божественным. В этом
вся сложность нравственной проблемы. Совершенно неверно представлять себе, что
человеческие страсти и влечения, подавленные нравственным сознанием, всегда
корыстны, эгоистичны и ищут насла 1000 ждения. Это есть внесение
рационально-телеологической точки зрения в стихийную подсознательную жизнь.
Человек бескорыстно стремится к насилию, к власти, к преобладанию, к
жестокости, к сладострастию и разрушает себя. Наслаждение, удовлетворение,
благополучие, как цель, подсказываются уже сознанием, в бессознательном такого
рода цель отсутствует. Разврат или стремление к половым наслаждениям целиком
порожден сознанием, внесением сознательного элемента в бессознательную жизнь
пола.<<65>> Значение Фрейда в том, что он дерзнул сбросить покровы
с всегда скрываемой жизни пола. Но тем самым он хочет ее сделать сознательной.
Он не только хочет познания половой жизни, что вполне правомерно, но он хочет
внести сознание в самую половую жизнь, что недопустимо. В этом зло психоанализа
как практики. Сама половая жизнь должна оставаться в сфере бессознательного.
Так же как невозможно эстетическое созерцание полового акта, так же невозможна
и рефлексия сознания о нем. Libido не только есть влечение к половому
соединению, но также и источник творчества, которое всегда основано на поляризации.
Сублимирование полового влечения в творчестве совершается не через преобладание
сознания. Менее всего знает тайну сублимации рационализм. Школа Фрейда
одинаково означает и конец наивного идеализма, и конец наивного материализма.
Наивный материализм был основан на незнании тайны бессознательного, на внесении
рациональной телеологической точки зрения в понимание стихийной жизни души. Но
также не знает тайны бессознательного наивный идеализм. Я говорил уже, что
человек болен, потому что он не делает того, что он хочет, не живет, как хочет,
потому что влечение бессознательного подавлено у него социальным сознанием. Но
поразительно то, что сознательное и бессознательное переходят друг в друга. То,
что было сознанием в жизни древних обществ, установленные законы, нормы,
ограничения, делается потом подсознательным и существует как атавистический
инстинкт. Этим обнаруживаются границы сознания. Древние табу установлены
социальным сознанием, которое также было сознанием религиозным и нравственным.
Но эти табу переходят в жизнь подсознания для последующих стадий в жизни
общества, и с ними сталкиваются новые формы сознания. Поэтому границы
сознательного и подсознательного относительны. Подлинная духовная победа
совершается в сфере сверхсознания, а не сознания, т. е. в духе.
Маниакальная одержимость человека одной какой-нибудь идеей, которая есть самая
распространенная форма нервного и душевного заболевания, есть ложное состояние
сознания, сужение сознания и исключительная фиксация на одном осознанном
предмете. Болезнь, в сущности, происходит от ложной работы сознания над
бессознательным. И излечения можно ждать лишь от вмешательства
сверхсознательного, духовного начала.
Нравственное излечение
человека не может быть достигнуто при помощи нравственного сознания, которое и
делает человека больным. Оно реально достижимо лишь при помощи сверхсознания,
идущего из духовного мира. И это предполагает построение новой этики,
основанной не на нормах и законах сознания, а на благостной духовной энергии.
Христианское учение о благодати и было всегда учением о восстановлении
здоровья, которое не может восстановить закон, но из этой истины не была
построена этика. Человек стремится не только к восстановлению здоровья, к
победе над грехом, но и к творчеству. И творчество есть также путь излечения.
Существуют три этики - этика закона, этика искупления, этика творчества. Этика
в глубоком смысле слова должна быть учением о пробуждении человеческого духа, а
не сознания, творческой духовной силы, а не закона и нормы. Этика закона, этика
сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания, есть порождение
древнего аффекта страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие
первородного греха. Страх предупреждает человека об опасности, в этом его
онтологическое значение. Пробуждение духа очень мучительно в человеке.
Пробуждающийся дух раздваивает и сковывает жизненную энергию. И лишь на
последующих стадиях он раскрывается в тв 1000 орческой энергии человека.
Сверхсознательное духовное начало выделяет человека из природы и как бы
обездушивает природу, лишает ее демонической силы. И в человеке происходит
борьба духа и природы. Сознание делается ареной этой борьбы. Пробуждение духа
стоит под двумя знаками, под знаком искупления и под знаком творчества. Но дух,
стоящий под знаком искупления, подвергает душу новым опасностям. Душа может
быть настолько поглощена идеей гибели и спасения, что это может стать
маниакальным и болезненным сужением сознания. И тогда спасение от
исключительной власти над душой идеи спасения приходит от творческой духовной
энергии, от творческого потрясения души. Искупление завершается лишь в
творчестве. Это есть основная идея новой этики. Душа боится пустоты, и она
наполняется ложью, фикциями и призраками, если она не наполнена положительным
творческим содержанием. Этика искупления, соответствующая пробуждению духовного
человека и борьбе его с "природой", парадоксально способствует
научно-познавательной и технической власти человека над природой. Но
техническая власть человека над природой, переносящая орудия борьбы на внешнюю
социальную среду и вырабатывающая орудия органически не наследственные, как уже
говорилось, ведет к антропологическому регрессу человека, ослабляет
изощренность его организации. Это очень важная и тревожная антропологическая и
этическая проблема. Она не решается в дуалистический период сосуществования
этики искупления и секуляризированной научной техники, отрывающей человека от
материнского лона природы, дающей ему власть над природой и ведущей к
ослаблению и вырождению его собственной природы. Сознание и цивилизация, на нем
основанная, создают неисчислимые болезни человека, раздваивают и ослабляют его.
И парадокс тут в том, что это сознание связано с пробуждением духа, т. е.
начала сверхсознательного, и с соответствующей ему этикой искупления. Победа
над расслаблением и болезненным раздвоением человека достигается в дальнейшей
победе сверхсознания и в раскрытии этики творческой энергии, продолжающей и
завершающей духовное дело искупления. В сверхсознании человек уже не один, он в
единении с Богом. Мы должны проследить три ступени этического сознания - этику
закона, этику искупления и этику творчества. Понимать их соотношения нельзя
исключительно хронологически, они сосуществуют. Но необходимо еще остановиться
на основном для этики и антропологии вопросе, связанном с учением о свободе
воли.
5. Свобода воли и этика.
Религиозная и метафизическая проблема свободы, в которую вкоренена и этическая
проблема свободы, совсем не совпадает с традиционно школьной проблемой свободы
воли. Учение о свободе воли покоится на ложных предпосылках, на старой
психологии, которая не может быть удержана. Неверно старое понимание воли как
одного из элементов душевной жизни, через который человек совершает выбор между
добром и злом и делается ответственным за зло. Совершенно ясно, что такого рода
учение о свободе воли было подсказано утилитарно-педагогическими соображениями.
Об этом было уже мной сказано. Свободы воли как liberum arbitrum indifferentiae
не существует. Свобода воли как свобода безразличия есть скорее рабство, чем
свобода человека, и человек должен почувствовать себя освобожденным и
облегченным, когда ему не нужно уже выбирать, пребывая в состоянии
раздвоенности, когда выбор уже сделан. Традиционный принцип свободы воли совсем
не есть творческий принцип, и он не столько освобождает человека, сколько
держит его в страхе. Свобода воли не возвышает, а унижает человека, и через
свободу воли ничего сотворить он не может, он лишь принимает или отвергает
извне ей данное. Можно даже установить следующий парадокс, играющий немалую
роль в истории религиозных идей: свобода воли, вечно стоящая перед устрашающей
необходимостью делать избрание навязанного ей со стороны и сверху, порабощала и
угнетала человека; настоящее освобождение человека происходило от благодати, а не
от свободы воли; человек свободен, когда ему не нужно выбирать. В этом
отношении у Лютера была своя правда, хотя и ошибочно 1000 выраженная. Прав Н.
Гартман, что телеологическая точка зрения в этике ведет к отрицанию
нравственной свободы человека и утверждает необходимость, хотя сам он не вполне
преодолевает телеологическую точку зрения в своем учении об идеальных
ценностях. Телеологическая точка зрения, соединенная с учением о свободе воли,
может быть формулирована так: человек должен подчинить свою жизнь поставленной
ему верховной цели и ей иерархически подчинить все остальные нижепоставленные
цели, свобода же воли дает ему возможность подчинить свою жизнь этому
верховному благу. Такого рода доктрина, очень распространенная, совершенно не
соответствует ни современной психологии, ни христианскому откровению и приводит
к рабской этике. Телеологическая точка зрения, идущая от Аристотеля, вообще
должна быть оставлена. Нравственное достоинство человека и нравственная его
свобода определяются совсем не целью, которой он подчиняет свою жизнь, а
источником, из которого вытекает его нравственная жизнь и деятельность в мире.
В известном смысле слова можно даже сказать, что "средства", которыми
пользуется человек, гораздо важнее "целей", которые он преследует,
ибо они больше свидетельствуют о духе человека. Если человек стремится к
свободе путем насилия, к любви путем ненависти, к братству путем раздора, к
истине путем лжи, то возвышенная цель этого человека не может смягчить
нравственно неблагоприятной его оценки. Я даже думаю, что если бы человек
стремился к насилию путем свободы, к ненависти путем любви, к лжи путем
правдивости, к раздору путем братства, то он нравственно оказался бы выше. Для
этики должно быть важнее всего, каков человек, какого он духа, есть ли в нем
внутренний свет, есть ли в нем благостная и творческая энергия. Этика
решительно должна быть энергетической, а не телеологической. И потому свободу
она должна понимать как первоисточник, как внутреннюю творческую энергию, а не
как способность следовать нормам и осуществлять заданную цель. Нравственное
благо дается человеку не как цель, а как внутренняя сила, освещающая его жизнь.
Важно, откуда вытекает нравственный акт человека, а не к какой цели он
направлен. Учение о свободе воли и о телеологии целиком относится к этике
закона, к нормативной этике. Поэтому учение Канта об автономии совсем не есть
учение о свободе человека. Автономия относится совсем не к человеку, а к
нравственному закону. Свобода нужна лишь для исполнения нравственного закона.
Автономная этика Канта, в сущности, отрицает человека, для нее существует лишь
нравственно-разумная природа, подавляющая самого человека. И в основу должно
быть положено понятие творческой свободы как источника жизни и духа как света,
освещающего жизнь. Человек есть существо, действующее не по целям, а в силу
заложенной в нем творческой свободы и энергии и благодатного света, озаряющего
его жизнь. Основной для этики вопрос совсем не о свободе и необходимости, а о
свободе и благодати.
Для антропологии и этики
также очень важен вопрос о взаимоотношении свободы и иерархического начала. И в
сознании христианина это отношение часто было извращено. Когда иерархический
принцип связывают не с высшим качеством, противостоящим количеству и массе, а с
греховностью человеческой природы, которая должна быть скована, смирена и
водима сверху, то это приводит к извращению антропологии. Почитается не
человек, не человеческие качества и дары, а носитель власти, безличного
иерархического принципа. Жизнь строится так, чтобы повсюду господствовал и
управлял иерархический чин. Епископ и священник, монарх и полицейский, отец и
глава семьи, хозяин предприятия и начальник учреждения - все это иерархические
чины, качества которых не зависят от человеческих качеств - им даются они
автоматически. Это совершенно особенная антропология и совершенно особенная
этика. Значение человека в жизни и его власть над жизнью определяется
присутствием в человеке безличного, нечеловеческого начала, иерархического
принципа. Иерархизм этот совсем не есть иерархизм человеческий. Эта
иерархическая антропология ничего общего не имеет с карлейлевским культом
героев и ве 1000 ликих людей. Безликому, нечеловеческому иерархизму
противополагается иерархизм человеческий, иерархизм человеческих качеств и
даров. Святой и гений, герой и великий человек, пророк и апостол, талант и ум,
изобретатель и мастер - все это чины человеческой иерархии, и подчинение им
происходит в ином плане, чем тот план, в котором подчиняются иерархии
нечеловеческой и безличной. Грешный мир предполагает существование и того и
другого иерархизма. Но высший иерархизм есть иерархизм человеческий. Церковь не
может существовать без епископов и священников, каковы бы ни были их
человеческие качества, но внутренне живет и дышит церковь святыми, пророками и апостолами,
религиозными гениями и талантами, религиозными героями и подвижниками.
Государство не может существовать без главы государства, без министров,
чиновников, полицейских, генералов, солдат, но движутся государства и
осуществляются великие миссии в истории великими людьми, героями, талантами,
предводителями, реформаторами, людьми необычайной энергии. Наука не может
существовать без профессоров и учителей, хотя бы самых посредственных, без
академий и университетов, иерархически организованных, но живет и движется она
гениями и талантами, открывателями новых путей, зачинателями и революционерами.
Семья не может существовать без иерархического строения, но живет и дышит она
любовью и самопожертвованием. Все спасается от вырождения, окостенения и смерти
не безличным нечеловеческим иерархизмом, а иерархизмом человеческим,
человеческим качеством, человеческим даром. Иерархия безличная, нечеловеческая,
ангельская (в церкви) есть иерархия символическая, отображающая,
ознаменовывающая, иерархия же человеческая и личная есть иерархия реальная,
иерархия реальных качеств и достижений. Священник - символичен, святой же -
реален. Монарх- символичен, великий же человек - реален. И задача этики в том,
чтобы дать преобладание иерархии реальной, человеческой над иерархией
символической, нечеловеческой. Это предполагает другую антропологию, другое
учение о человеке. Основное для этики стремление человека не есть стремление к
счастью, как не есть и стремление к покорности и подчинению, а стремление к
качеству, самовозрастанию и самореализации хотя бы принятием страдания, а не
счастья, хотя бы путем бунта и восстания. Человек есть существо свободное и
призванное к творчеству, и потому он должен думать не о счастье и
удовлетворении, но и не о покорности и подчинении. Человека нет без
божественного в человеке, но не символически лишь божественного, а реально
божественного. Человек и человеческое, человеческая идея и человеческий образ
имеют два истока в древнем мире, вечных истока - исток библейский и исток
греческий. Там вырабатывался человек и возникал из первобытного хаоса. Человек
имеет прежде всего иудейско-эллинские истоки. Но окончательно раскрывается
человек и духовно становится на ноги, освобождается от власти низших природных
стихий лишь в христианстве, лишь через Христа и христианское откровение. В
личности Христа-Богочеловека человек окончательно стал существовать. И основная
идея христианства о человеке есть идея реалистическая, а не символическая, есть
идея реального преображения и просветления тварной природы человека, т. е.
достижение высших качеств, а не символического ознаменования в мире
человеческом мира нечеловеческого. Центральная антропологическая идея
христианства есть идея богочеловечества, реального богочеловеческого царства.
Христианство приводит к богочеловечеству, а не к богоангельству или
богозвериности, ибо Христос был Богочеловеком, а не богоангелом. Символический
же иерархизм есть символизм богоангельский, а не богочеловеческий. Этика не
может быть основана на разрыве Бога и человека, божественного и человеческого.
Можно установить существование трех типов этики: этики теологической, этики
гуманитарной и этики теоандрической. Эта книга посвящена этике теоандрической,
богочеловеческой.
