1. О природе творчества. В
Евангелии постоянно говорится о плоде, который должно принести семя, когда оно
падает на добрую почву, о талантах, данных человеку, которые должны быть
возвращены с приростом. Это Христос прикровенно, в притчах, говорит о
творчестве человека, об его творческом призвании. Зарывание даров в землю,
т. е. отсутствие творчества, осуждено Христом. Все учение Ап. Павла о
различных дарах человека есть учение о творческом призвании человека. Дары даны
от Бог 1000 а, и они указуют на творческое призвание. И дары эти разные, каждый
призван к творческому служению согласно особому данному ему дару. Поэтому
нельзя сказать, как часто говорят, что в Священном писании, в Евангелии ничего
не говорится о творчестве. Говорится, но нужно уметь читать, нужно угадать,
чего Бог хочет и ждет от человека. Творчество есть всегда прирост, прибавление,
создание нового, небывшего в мире. И проблема творчества есть проблема о том,
возможно ли новое, небывшее.<<85>> Творчество по самому существу
своему есть творчество из ничего. Ничто стало тем-то, небытие стало бытием.
Творчество предполагает небытие, подобно тому как у Гегеля становление
предполагает небытие. Творчество, подобно платоновскому Эросу, есть дитя
бедности и богатства, ущербности и избытка сил. Творчество связано с грехом и
вместе с тем оно жертвенно. В подлинном творчестве всегда есть катарсис,
очищение, освобождение духа от душевно-телесной стихии или одоление
душевно-телесной стихии духом. Творчество принципиально отличается от эманации
и рождения. В эманации происходит излучение материи и отделение материи.
Творчество не есть также перераспределение материи и энергии, как в эволюции.
Эволюция не только не есть творчество, она противоположна творчеству. В
эволюции ничто новое не создается, а лишь старое перемещается. Эволюция есть
необходимость, творчество же есть свобода. Творчество есть величайшая тайна
жизни, тайна явления нового, небывшего, ни из чего не выводимого, ни из чего не
вытекающего, ни из чего не рождающегося. Творчество предполагает ничто, μή ον
(а не ουκ ον). И этот меон есть тайна изначальной, первичной, домирной,
добытийственной свободы в человеке. Тайна творчества и есть тайна свободы.
Творчество только и возможно из бездонной свободы, ибо лишь из бездонной
свободы возможно создание нового, небывшего. Из чего-то, из бытия нельзя
создать нового, небывшего, возможно лишь истечение, рождение,
перераспределение. Творчество же есть прорыв из ничего, из небытия, из свободы
в бытие и мир. Тайна творчества раскрывается в библейско-христианском мифе о
творении мира Богом. Бог сотворил мир из ничего, т. е. свободно и из
свободы. Мир не был эманацией Бога, рождением или эволюцией, а творением,
т. е. абсолютной новизной, побывшим. Творчество в мире потому только и
возможно, что мир сотворен, что есть Творец. И человек, сотворенный Творцом и
по его образу и подобию, есть также творец и призван к творчеству. Но
творчество имеет сложный состав. Оно предполагает не только свободу, изначальную,
меоническую, несотворенную свободу человека, оно предполагает также дары,
данные человеку-творцу Богом-Творцом, предполагает мир как арену творчества.
Творчество человека предполагает три элемента - элемент свободы, благодаря
которой только и возможно творчество нового и небывшего, элемент дара и
связанного с ним назначения и элемент сотворенного уже мира, в котором и
совершается творческий акт и в котором он берет себе материалы. Человек не сам
виновник своего дара и своего гения. Он получил его от Бога и потому чувствует
себя в руке Божьей, орудием Божьего дела в мире. Нет ничего более смешного и
жалкого, как гордиться своим гением. Гордиться еще можно было бы своей
святостью, но не своим гением. Поэтому гений чувствует, что он действует как бы
не сам, что он одержим Богом, что он есть орудие Божьих свершений и
предназначений. Демон Сократа не он сам, а вселившееся в него существо. Творец
постоянно чувствует себя одержимым демоном, вселившимся в него гением. Воля к
гениальности есть лишь обнаружение через свободу данного свыше дара. Также
человек не может черпать материал для творчества из самого себя, из собственных
недр, из ничего. Природа творческого акта брачная, она всегда есть встреча.
Материалы творчества черпаются из сотворенного Богом мира. Это мы видим во всех
искусствах. Это мы видим во всех изобретениях и открытиях. Это мы видим в
творчестве познания, в философии, которая предполагает бытие и сотворенный
Богом мир, предметные реальности, без которых мышление проис 1000 ходит в
пустоте. Богом дан человеку творческий дар, талант, гений и дан мир, в котором
и через который должен совершаться творческий акт. От Бога исходит зов, чтобы
человек совершил творческий акт, осуществил свое призвание, и Бог ждет ответа
на свой зов. Ответ человека на зов Божий не может целиком слагаться из
элементов, данных Богом и от Бога исходящих. Что-то должно исходить и из
человека, и это и есть то, что есть творчество по преимуществу, творчество
нового и небывшего. Это что-то не есть что-то, а ничто, есть свобода, без которой
нет творческого акта. Свобода, ничем не детерминированная, дает ответ на Божий
зов к творческому деланию, но она дает этот ответ в соединении с даром, с
гением, полученным от Бога при творении, и с материалами, находящимися в
сотворенном мире. Творчество человека из ничего нужно понимать в смысле
творчества человека из свободы. Во всяком творческом замысле есть элемент
первичной свободы человека, ничем не детерминированной, бездонной, свободы не
от Бога идущей, а к Богу идущей. Зов Божий и обращен к этой бездне и из бездны
ждет ответа. Эта бездна свободы есть во всяком творчестве, но творческое
созидание так усложнено, что нелегко открыть в нем этот первичный элемент.
Творческий акт есть также взаимодействие благодати и свободы, идущих от Бога к
человеку и от человека к Богу. И творческий акт можно описывать то по
преимуществу в терминах свободы, то по преимуществу в терминах благодати,
благодатной одержимости и вдохновения. Но вдохновение невозможно без свободы.
Платонизм есть философия неблагоприятная для истолкования творчества, как
созидания нового и небывшего.
В творчестве есть две
разные стороны, два разные акта, и в зависимости от того, на какой стороне
творчества мы сосредоточиваемся, мы разно описываем творчество. В творчестве
есть внутренняя и внешняя сторона. Есть первоначальный творческий акт, в
котором человек как бы стоит перед лицом Божьим, и есть вторичный творческий
акт, в котором он как бы стоит перед лицом людей и мира. Есть первичная
творческая интуиция, творческий замысел художника, когда ему звучит симфония,
предстоит живописный образ или образ поэтический, внутреннее, не выраженное еще
открытие и изобретение, внутренний творческий акт любви к человеку, тоже ни в
чем еще не выраженной. В этом творческом акте человек стоит перед Богом и не
занят еще реализацией в мире и для людей. Если мне дано познание, то познание
это прежде всего не есть написанная мною книга и не есть формулированное для
людей научное открытие, входящее в круг человеческой культуры. Это есть прежде
всего мое внутреннее познание, еще неведомое миру и не выраженное для мира,
сокровенное. И это только есть настоящее первородное познание, настоящая моя
философия, когда я стою лицом к лицу перед тайной бытия. Потом наступает
вторичный творческий акт, связанный с тем, что человек есть существо
социальное, реализация продуктов творчества. Пишется книга. И тут является то,
что в творчестве называется мастерством, искусством. Первичный творческий акт
совсем не является искусством. Искусство вторично, и в нем творческий огонь охлаждается.
Всякое искусство подчинено закону, и в нем действует благодать и свобода, как в
первичном творческом акте. В реализации продуктов творчества человек уже связан
миром, материалами мира, зависит от других людей, он уже отяжелен и охлажден. И
всегда есть трагическое несоответствие между творческим горением, творческим
огнем, в котором зарождается творческий замысел, интуиция, образ, и холодом
законнической реализации творчества. Охлажденность, потухание огня есть в
каждой книге, картине, статуе, добром деле, социальном учреждении. Вероятно, в
мире были и есть оставшиеся невыраженными творцы, у которых был внутренний
огонь и внутренний творческий акт, но не реализовалось, не создалось продуктов.
Между тем как люди называют творчеством создание охлажденных продуктов. И закон
классического творчества требует максимальной охлажденности. Творческое
горение, творческий взлет всегда направлены на создание новой жизни, нового
бытия, но в результате получаются 1000 охлажденные продукты культуры,
культурные ценности, книги, картины, учреждения, добрые дела. Добрые дела есть
ведь также охлаждение творческого огня любви в человеческом сердце, как
философская книга есть охлаждение творческого огня познания в человеческом
духе. В этом трагедия творчества и граница человеческого творчества. В этом
конце есть страшный суд над человеческим творчеством. Внутренний творческий акт
в его огненном движении должен был бы выходить из тяжести "мира" и
быть "преодолением мира". В своей внешней реализации, в продуктах
культуры творческий акт находится во власти "мира" и скован
"миром". Но творчество, которое есть огненное движение из бездонной
свободы, должно не только восходить, но и нисходить, и сообщать людям и миру
то, что возникло в творческом прозрении, замысле, образе, подчиняться законам
реализации продуктов, мастерства, искусства.
Творчество по природе
своей гениально. И человек, как творец, сотворен гениальным существом.
Гениальность человека отображает в нем образ Бога-Творца. Гениальность не
тождественна гению. Гениальность не означает, что человек имеет огромный дар
писать художественные произведения или философские книги, управлять
государством или делать открытия и изобретения. Гениальность должна быть
отнесена к внутреннему творчеству, а не к нынешней реализации творчества в
продуктах. Гениальность есть целостное качество человеческой личности, а не
специальный дар, и она свидетельствует о том, что человек прорывается к
первоисточнику, что творческий процесс в нем первороден, а не определен
социальными наслоениями. Этому может не соответствовать способность реализации,
искусство, мастерство. Соединение гениальной натуры и первородного творческого
процесса, прорывающегося к первоисточникам, с очень большим даром, талантом
реализации творчества в продуктах и образует гения. Но гениальной может быть
любовь мужчины к женщине, матери к ребенку, гениальной может быть забота о
ближних, гениальной может быть внутренняя интуиция людей, не выражающаяся ни в
каких продуктах, гениальным может быть мучение над вопросом о смысле жизни и
искание правды жизни. Святому может быть присуща гениальность в самотворчестве,
в превращении себя в совершенную, просиянную тварь, хотя никаких продуктов он
может и не создавать. Ложно всякое сравнение людей по их гениальности и
даровитости, ибо это есть отрицание индивидуальности. Есть великая печаль и
горечь, связанная с творчеством. Творчество есть великая неудача даже в своих
самых совершенных продуктах, всегда не соответствующих творческому замыслу.
Существует трагический конфликт творчества и личного совершенства. Сила,
величие, гениальность творчества совсем непропорциональны степени совершенства,
достигнутого человеком. Творец и великий творец может быть гулякой праздным,
может быть ничтожнейшим из детей ничтожных мира. Эта проблема была с гениальной
остротой поставлена Пушкиным, который сказал самое замечательное о творчестве.
Творческий гений ни за что дается человеку, он не связан с религиозным или
нравственным усилием человека достигнуть совершенства, преобразить себя.
Творчество стоит как бы вне этики закона и вне этики искупления и предполагает
иную этику. Творец оправдывается своим творчеством, своим творческим подвигом.
И тут мы встречаемся с замечательным нравственным парадоксом. Творец и
творчество не заинтересованы в спасении и гибели. Творец в своем творчестве
забывает о своей личности, о себе, отрекается от себя. Творчество носит
напряженно личный характер, и вместе с тем оно есть забвение личности.
Творчество всегда предполагает жертву. Творчество всегда есть самопреодоление,
выход из пределов своего замкнутого личного бытия. Творец забывает о спасении,
он думает о ценностях сверхчеловеческих. Менее всего творчество эгоистично. При
эгоцентрической настроенности ничего нельзя сотворить, нельзя отдаться
вдохновению и вообразить себе мир лучший. Парадокс в том, что опыт аскетический
погружает человека в самого себя, сосредоточивает на собственном совершенстве и
спасении, а опыт творческий отрешает человека от самого себя 1000 и направляет
на высший мир. В творчестве есть своя аскеза и свое самоограничение, но иного
рода. То христианское направление, которое предлагает заняться сначала аскезой
и достигнуть совершенства, а потом творить, не имеет никакого представления о
творчестве. В творчестве есть аскеза, но иного качества, чем аскеза, направленная
на личное совершенство и на личное спасение. Никакой аскезой нельзя достигнуть
не только гения и таланта, но даже малого дара и способностей. Ибо творческая
гениальность не зарабатывается, она дается даром свыше, как благодать. От
творца требуется творческое напряжение его первородной свободы, а не
аскетический подвиг самоусовершенствования. Если бы Пушкин занялся аскезой и
самоспасением, то он, вероятно, перестал бы быть большим поэтом. Творчество
связано с несовершенством. И совершенство может быть неблагоприятно для
творчества. В этом вся нравственная парадоксальность проблемы творчества.
Когда человек вступил на
путь самоусовершенствования, все равно католического, православного,
толстовского, иогического, теософического и еще какого-либо, то он может
оказаться потерянным для творчества. Творчество предполагает забвение о личном
совершенстве и жертву личностью. Путь творчества - героический путь, но это
иной путь, чем путь личного совершенствования и спасения. Творчество нужно для
Царства Божьего, для дела Божьего в мире, но совсем не нужно для личного
спасения. Или если и нужно, то потому лишь, что творец оправдывается
творчеством. Творить невозможно при одном непрестанном чувстве греховности и
при одном смирении. Творчество означает переход души в иной план бытия. И душа
может жить одновременно в разных планах бытия, может быть на высоте и в
низинах, может дерзновенно творить и смиренно каяться. Но творчество во всех
сферах, и в сфере чисто моральной, ибо есть моральное творчество, говорит о том
начале человека, на котором может быть построена иная этика, чем этика закона и
этика искупления. Творчество и есть то, что более всего напоминает призвание
человека до грехопадения, что в известном смысле стоит "по ту сторону
добра и зла". Но так как человеческая природа греховна, то творчество
искажается и извращается грехом, и возможно и злое творчество. Только
творчество говорит о призвании и назначении человека в мире. Закон ничего не
говорит о призвании, этика искупления сама по себе тоже не говорит. И если
Евангелие и Ап. Павел говорят о человеческих дарах и человеческом призвании, то
потому лишь, что выходят за пределы тайны искупления греха. Подлинное,
бытийственное творчество всегда в Духе, в Духе Святом, ибо только в Духе
происходит то соединение благодати и свободы, которое мы видим в творчестве. Но
каково же значение творчества в этике? Это значение двояко. Прежде всего, этика
должна поставить вопрос о значении всякого творчества, хотя бы творчество это
не имело прямого отношения к нравственной жизни. Творчество познавательное или
творчество художественное имеет нравственное значение, ибо все, что творит
высшие ценности, имеет нравственное значение. И во-вторых, этика должна
поставить вопрос о творческом значении нравственного акта. Сама нравственная
жизнь, нравственные оценки и деяния носят творческий характер. Этика закона и
нормы не понимает еще творческого характера нравственного акта, и потому
неизбежен переход к этике творчества, этике истинного призвания и назначения
человека. Творчество, творческое отношение ко всей жизни есть не право
человека, а долг и обязанность человека. Творческое напряжение есть
нравственный императив, и притом во всех сферах жизни. Творческое напряжение в
познавательных и художественных актах имеет нравственную ценность.
Осуществление истины и красоты есть также и нравственное благо. Но в этике
творчества может раскрыться новый конфликт между творчеством совершенных
культурных ценностей и творчеством совершенной человеческой личности. Путь
творчества также есть путь нравственного и религиозного совершенства, путь
осуществления полноты жизни. Столь часто цитируемые слова Гёте: "...сера
всякая теория, и вечно зелено древо жизни",- м 1000 огут быть перевернуты:
"Сера всякая жизнь, и вечно зелено древо теории". И вот что это будет
значить. "Теория" есть творчество, есть Платон или Гегель,
"жизнь" не может быть серой обыденностью, борьбой за существование,
семейными дрязгами, неудачами, разочарованиями и пр. В этом смысле
"теория" может носить характер нравственного подъема.
2.
Творчески-индивидуальный характер нравственных актов. Этика творчества
отличается от этики закона и нормы прежде всего тем, что для нее нравственная
задача есть неповторимо индивидуальная творческая задача.<<86>>
Нельзя разрешать нравственные задачи жизни автоматическим применением
общеобязательных норм. Нельзя сказать, что всегда и везде при одних и тех же
условиях должно совершенно одинаково поступать. Прежде всего этого нельзя
сказать уже потому, что никогда не бывает одних и тех же условий. Можно было бы
высказать максиму прямо противоположную. Человек всегда должен поступать
индивидуально и индивидуально разрешать нравственную задачу жизни, должен
обнаруживать творчество в нравственных актах своей жизни, ни одно мгновение не
должен превращаться в нравственного автомата. По поводу задач, поставленных
жизнью, человек должен делать нравственные изобретения и открытия. И потому для
этики творчества свобода человека совсем другое значит, чем для этики закона.
Для этики закона есть так наз. свобода воли, которая лишена творческого
характера и означает лишь или принятие закона добра, или отвержение его и
ответственность в результате этого принятия или отвержения. Для этики
творчества свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное
творчество добра и ценности. Свобода есть творческая энергия, возможность
создания нового. Этой свободы этика закона не знает. Она совсем не знает того,
что добро творится, что в каждом неповторимо индивидуальном нравственном акте
творится новое добро, не бывшее еще в мире, которое является изобретением
совершающего нравственный акт. Не существует застывшего, статического
нравственного порядка, подчиненного единому, общеобязательному нравственному
закону. И человек не есть пассивный исполнитель законов этого миропорядка.
Человек - изобретатель и творец. Нравственная совесть человека должна в каждое
мгновение жизни проявлять творчество и изобретательность. Этика творчества есть
этика энергетическая и динамическая. В основе жизни лежит энергия, а не закон.
И можно даже сказать, что энергия создает закон. Творческая энергетическая
этика совсем иначе смотрит на борьбу со злом, чем этика законническая. Для
этики творчества борьба со злом происходит не столько пресечением и
уничтожением зла, сколько творческим осуществлением добра и творческим
преображением злого в доброе. Этика закона есть этика конечного, для нее мир
есть замкнутый порядок, из которого никуда нельзя прорваться. Этика творчества
есть этика бесконечного, для нее мир раскрыт и пластичен, раскрыты бесконечные
горизонты и возможен прорыв к другим мирам. Этика творчества преодолевает
кошмар конечного, кошмар порядка жизни, из которого никуда нельзя вырваться. Но
этика творчества отлична и от этики искупления. Этика творчества есть прежде
всего этика ценности, а не спасения. Для нее нравственная цель жизни не
самоспасение, не искупление вины, а творческое осуществление правды и создание
ценности, хотя бы ценность эта была не нравственного порядка. Этика творчества
исходит от личности, но направлена она не на личность, а на мир, в то время как
этика закона исходит от мира, от общества и направлена на личность. Только
этика творчества впервые преодолевает отрицательную направленность духа, борьбу
со злом и грехом прежде всего, и утверждает положительную направленность духа,
творчество ценного содержания жизни. Она преодолевает не только земной, но и
небесный, трансцендентный эгоизм, которым заражена была даже этика искупления.
Страх наказания и страх вечных адских мук не может уже играть никакой роли в
этике творчества. Но этим и открывается чистая, бескорыстная нравственная
стихия, ибо всякий страх искажает нравственное переживание и нравственный акт
1000 . Можно даже сказать, что не имеет нравственной цены то, что совершается
из страха, все равно - муки временной или муки вечной. Не страх наказания и
ада, а бескорыстная и отрешенная любовь к Богу и божественному в жизни, к
правде и совершенству, к положительной ценности должна быть признана
положительным нравственным мотивом. И на этом строится этика творчества.
Этика творчества
утверждает ценность индивидуального и единичного.<<87>> И это есть
новое явление в нравственном мире. Ценность индивидуального и индивидуальности
этика раскрывает с большим трудом, и только в сознании XIX века это было
завоевано. Тут огромную роль сыграли такие люди, как Достоевский, Ницше, Ибсен,
Киркегардт. И христианская этика долго не понимала значение индивидуального, ей
нравственная жизнь представлялась подчиненной общеобязательному закону.
Индивидуальное и единичное имеет двоякое значение для этики. Прежде всего
нравственная оценка и нравственный акт должны исходить от конкретной, единичной
личности и быть индивидуальными и неповторимыми в своей индивидуальности
нравственными актами и оценками. Каждый индивидуальный человек должен
нравственно поступать, как он сам, а не как другой человек, его нравственный
акт должен вытекать из глубины его нравственной совести. Во-вторых,
индивидуальное и индивидуальность должны быть признаны нравственной ценностью
высшей иерархической ступени. Личность, неповторимая, единичная личность, есть
высшая ценность, она не есть средство для торжества общего, хотя бы это общее
было общеобязательным нравственным законом. Быть до конца личностью и личности
не изменять, быть индивидуальностью и индивидуальным во всех актах своей жизни
есть абсолютный нравственный императив, который формулируется парадоксально.
Это значит: будь самим собой, не изменяй себе. И жертва собой оказывается
верностью самому себе. Пер Гюнт у Ибсена хочет быть оригинальным, он утверждает
индивидуализм... Но индивидуализм всегда убивает личность и индивидуальность.
Пер Гюнт никогда не был самим собой, он утерял свою личность и пошел на сплав.
Появление пуговичника есть один из самых потрясающих образов мировой
литературы. Этика творчества совсем не есть индивидуализм. Уже было выяснено
различие между индивидуализмом и персонализмом. Быть самим собой - значит
осуществлять Божий замысел о себе, Божью идею. Такова природа личности как
высшей ценности. Личность осуществляется духовно, а не биологически. Этика
основана на личности, и без личности нет этики. Человеческая личность, как
Божья идея, как Божий образ, есть центр этического сознания, верховная
ценность. И человеческая личность есть верховная ценность не потому, что она
является носителем общеобязательного нравственного закона, как у Канта, а
именно потому, что она есть Божья идея и Божий образ, носитель божественного
начала жизни. Поэтому невозможно добром унижать и уничтожать человека.
Нравственный акт человеческой личности имеет не только личное, но и
общественное и даже космическое значение. От человеческой личности исходят
нравственные излучения, распространяющиеся по миру. Но человеческая личность
всегда остается огненным центром мира. Нравственная жизнь, субъектом которой
является общество, есть уже жизнь охлажденная, жизнь нравов, обычаев,
общественного мнения. Только личность есть подлинно творческое и пророческое
начало в нравственной жизни, она выковывает новые ценности. И она же за это
истязается. Творческая личность ведет борьбу за первородность, изначальность,
чистоту нравственной совести и нравственной мысли при постоянном сопротивлении
охлажденной коллективной нравственной совести и мысли, духа времени,
общественного мнения и пр. Что при этом творческая личность может чувствовать
себя не уединенной, не самоутверждающейся, пребывающей в духе соборности, это
уже вопрос другого порядка. Через свободу своей совести личность связана с
соборным духом, а не через общественное принуждение и общественный авторитет.
Этика творчества есть всегда профетическая, обращенная к будущему этика и
потому идущая от личности, а не от коллектива, но направленн 1000 ая
социально.<<88>>
Внутри христианского мира
противоборствуют две моральные направленности: смирение и творчество, мораль
личного спасения и страха гибели и творческая мораль ценностей, мораль отдания
себя преобразованию и преображению мира. И смирение и творчество основаны на
жертве, но жертва смирения и жертва творчества носят разный характер. Жертва
смирения может быть готовностью отказаться от личного творчества, но при
постоянной думе о личности, об ее совершенстве; жертва же творчества может быть
готовностью забыть о личности и думать только о ценностях и совершенных
произведениях для мира, но при утверждении личного творческого вдохновения. Жертва
связана тут с разного рода совершенством. Но религиозная мораль смирения,
имеющая, как мы видели, глубокий онтологический смысл, легко вырождается. Тогда
она требует отречения и жертвы всяким творческим вдохновением, хотя бы то было
вдохновение любви к ближнему, во имя отвлеченной идеи личного совершенства и
богопослушания. Смирение парадоксально, как и все на свете, и оно может даже
превратиться в отрицание самого совершенства. Не смиренно, гордо быть слишком
совершенным, добрым, любящим. Тогда находятся во власти ложного представления о
Боге как требующем от человека прежде всего жертвы и страданий, покорности и
послушания. Смирение может стать не только враждебным творчеству, но и
враждебным нравственной жизни человека. Оно превращается в суеверие. Наша
религиозная жизнь и до сих пор еще полна идолопоклонства, и освобождение от
него есть великая нравственная задача. Творчество по природе своей
противоположно идолопоклонству, и в этом его великое значение. То раскрытие
ценностей человеческой индивидуальности и ценности самой этой индивидуальности,
которое ставит своей задачей этика творчества, есть вместе с тем освобождение
от нестерпимого страха личности за себя и за свою судьбу, страха, порождающего
идолопоклонство и суеверия. Творящий человек, дух которого направлен на
предметные ценности, перестает быть дрожащей тварью. Творчество, творческое
вдохновение есть путь победы над страхом, т. е. над основным аффектом
жизни, порожденным первородным грехом. В момент творческого подъема художник
или ученый освобождается от страха. Потом, нисходя к обыденной жизни, он снова
испытывает страх. Страх этот он может даже испытать в связи со своим
творчеством, если им овладевает жажда успеха и славы, если он впал в
самодовольство и обоготворил свое творчество. Но это уже все состояния, ничего
общего с чистым творчеством не имеющие.
Этика творчества есть
вместе с тем этика, направленная к победе вечности над временем. Творчество
происходит во времени. Но направлен творческий акт к вечному, к вечной
ценности, к вечной истине, к вечной правде, к вечной красоте, к Богу и к
божественной высоте. Все продукты творчества могут быть временны и тленны, но
сам творческий огонь есть огонь вечности, в котором должно было бы сгореть все
временное. В этом трагедия творчества. Оно хочет вечности и вечного, а создает
временное, создает культуру во времени, в истории. Творческий акт есть уход от
власти времени, подъем к божественному. Творец-Изобретатель в области
материальной жизни тоже в творческом озарении покидает землю и время, но он
создает машину, которая может оказаться орудием борьбы против вечности. Это все
то же основное противоречие творчества в греховном мире. Творчество есть борьба
против последствий греха, обнаружение истинного назначения человека, и
творчество искажается грехом и притягивается вниз. Поэтому этика творчества
учит о мучительных борениях человеческого духа. Творчество нуждается в
очищении, в очистительном огне. Творчество в культуре до того вырождается и
разлагается, что возникает духовная реакция против всякого творчества,
связанная с потребностью в аскезе и уходе из мира. Такое вырождение творчества
мы видим во многих течениях современной литературы и искусства, где дух
вечности окончательно предается растленному духу времени. Мы его видим в
невыносимом самодовольстве ученых и в образовании религии нау 1000 ки. Мы его
видим в жизни социальной и политической, где борьба за власть и за интересы
уничтожает творческий порыв к социальной правде. Похоть жизни во всех сферах
побеждает творческое горение духа. Похоть жизни и есть начало прямо
противоположное творчеству. Творчество есть победа над похотью жизни. Похоть
жизни побеждается смирением и творчеством. Душа боится пустоты. И когда в ней
нет ценного, положительного, божественного содержания, она наполняется отрицательным,
ложным, дьявольским состоянием. Когда душа испытывает состояние пустоты, она
испытывает скуку, поистине дьявольское и страшное состояние. Злая похоть и злые
страсти в значительной степени порождаются скукой и пустотой. И трудно бороться
с этой скукой и пустотой отвлеченным добром, отвлеченной добродетелью. Ужас в
том, что добродетель представляется иногда человеку смертельно скучной. И тогда
нет спасения в добродетели. Добродетель охлажденная, лишенная творческого
горения, всегда скучна и не спасает. Нужно зажечь человека, чтобы преодолеть
эту скуку. Скучная добродетель - плохое лекарство от скуки пустоты. Скука есть
отсутствие творчества. Все нетворческое скучно. Добро смертельно скучно, если
оно не есть творчество. Никакое правило и норма не может спасти от скуки и
порожденной ею дурной похоти. Похоть и есть выход из скуки через зло, когда
добро не оказывается таким выходом. Вот почему злые страсти очень трудно, почти
невозможно победить отрицательно, через отрицательную аскезу, через отрицательный
запрет. Злую похоть, злую страсть можно победить лишь положительно, через
пробуждение положительной, противоположной, творческой духовной силы.
Творческое горение, эрос божественного побеждает похоть и злые страсти. В этом
огне сгорает зло, проходит скука и порожденное ею ложное влечение. Воля к злу,
в сущности, беспредметна, и победить ее можно лишь волей предметной,
направленной к ценному и божественному содержанию жизни. Чисто отрицательная
аскеза, сосредоточенная на греховных и злых вожделениях и влечениях, не
способствует просветлению души, она концентрирует мрак в душе. И потому нужно
утверждать не этику уничтожения воли, а этику просветления воли, не этику
уничтожения человека и внешнего его подчинения Богу, а этику творческого
осуществления человеком божественного и жизни, правды, истины, красоты,
ценности. Только этика творчества может победить искалечение и иссушение
человеческой души отвлеченной добродетелью, отвлеченной идеей, превращенной в
норму и правила. Идеи правды, истины, красоты должны перестать быть нормами и
правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в
человеке.
